Таковы дегенеративные плоды человеческой воли, жаждущей обрести всемогущество отверженного ею Бога, и плоского скудоумия человеческого рационализма. Гнилые плоды «Просвещения», все еще служащие духовной пищей для мечтателей о рукотворном земном рае. Это служит и основой духовного единства масонского стремления к превращению человечества во вселенскую толпу потребителей, а фашистское — в потребляемых. Но един корень и един конечный плод.
СИЛУЭТЫ СОВРЕМЕННИКОВ В ИНТЕРЬЕРЕ ВЕКОВ
(продолжение. Начало в № 2-3/2023 и сл.)
Плоды «Просвещения» и отчаяния
А между тем по другую сторону Ламанша уже веком раньше начали возникать общества, в которых устанавливались правила и намечались цели в некоторых отношениях родственные настроениям, возникшим во французских «обществах мысли». Названия этих небольших, но широко распространившихся в британских землях групп не привлекали особого внимания, да и деятельность их на фоне крупных сект «пресветриан» и «пуритан» и доброй полдюжины их ответвлений, громко проповедовавших свои исповедания, оставалась в тени. Тем не менее многие их взгляды легко усваивались пресвитерианскими мозгами. Они были активными членами Долгого парламента, но, желая подчинить короля парламенту, отнюдь не желали его казни, после которой были разогнаны армейскими индепедентами. А после реставрации королевской власти и установления относительной веротерпимости, некоторые более значительные из этих групп стали, хотя и не громогласно, именовать себя на манер средневековых французских строительных артелей «франк-масонами». В 1717 году, вскоре после прихода на английский трон основателя нынешней династии Георга I (правнука Джеймса I по дочери Елизавете, вышедшей за курфюрста пфальцского, пытавшегося насадить в своих владениях розенкрейцерство) немца, не знавшего английского языка, но, видимо, сохранившего некоторый пиетет к оккультным увлечениям деда, масоны явили себя миру, объявив в одной лондонской таверне об учреждении Великой Английской Ложи. С поразительной быстротой, через четверть века масонские ложи высыпали, как неприметные, цепко держащиеся за землю кустики подорожника, почти по всей Европе и перекинулись в американские колонии. При этом, прямо-таки, взрывном распространении происходила и их быстрая духовная дивергенция, обусловленная первородным оппортунизмом масонства. Чрезвычайная пластичность и высокая приспособляемость стали органичны ему сразу после того, как спекулятивное масонство вытеснило своих предшественников — настоящих каменщиков. Поскольку теперь нужно было строить уже не готические и барочные соборы, а Единый метафизический храм Согласия всех народов, поклоняющихся Высшему Существу, то и приемы обработки «диких камней» то есть неподготовленных душ будущих «братьев» требовали от «мастеров» более высокого искусства. Надо было понять глубочайшие желания и стремления человека, чаще всего скрываемые или даже не вполне осознаваемые им самим, и убедить его, что именно они свидетельствуют о его предназначении к великому служению. Так собираются разбросанные камни, чтобы после обработки они заняли свое место в стене возводимого храма. И естественно, что для работы с аристократией нужны мастера одного типа, а для банкиров или коммерсантов — другого, и способный заинтересовать и убедить поэта вряд ли подойдет в этом качестве для конногвардейского офицера. Таким образом для масонства в свете его вселенских задач требуется крайнее разнообразие подходов при сохранении единства лишь в самом главном — в непрестанном труде над превращением людей в общество одинаковых, отвергших все разделяющие их ценности: религиозные, национальные, социальные и пр. и пр, в людей, неколебимо верящих в объединяющие их права человека и общие потребительские ценности. Но пока суть да дело, пестрота разнообразных лож, ритуалов и уставов позволяет масонству находить пути к любым человеческим объединениям, приспосабливаясь к ним настолько, что между самими масонами разного толка возникают порой противоречия, ставящие их на грань вражды между собой. Однако и это помогает масонскому делу, делая крайне затруднительной задачу определения, что же такое масонство. То ли это просто филантропическое общество, поставившее перед собой задачу помогать людям посредством просвещения и финансовой поддержки на пути самосовершенствования, о котором рассказывают разные небылицы из-за их невинного пристрастия к разным таинственным ритуалам? То ли это тайный олигархический союз богатейших людей, поставившей себе целью скупить народы и их правительства и подчинить своему господству? То ли секретная политическая сила, жаждущая разрушить все действующие формы организации в человеческом обществе и создать вселенскую империю и вселенскую религию с поклонением каким-то Высшим Неизвестным? То ли это же самое, но на чисто атеистической основе? Предположениям и догадкам нет числа, сами же масоны скромно поддерживают первую гипотезу, даже разрешая отдельным любопытным заглянуть в некоторые ложи и поприсутствовать при совершении некоторых ритуалов и поучаствовать в братских застольях и беседах, чтобы они убедились в неосновательности подозрений масонов в злонамеренности. Тем более, что и отлично известно всем, кто интересуется этим вопросом, что абсолютное большинство в масонстве составляет так называемое голубое масонство первых трех степеней (ученик, подмастерье, мастер), к которым принадлежит масса мелких или средней руки чиновников, дельцов и в то же время интеллектуалов самого разного уровня людей, из которых по преимуществу состоят большинство масонских лож. Казалось бы, чего же еще?! Но из песни слова не выкинешь. К середине века последних Людовиков число масонских лож во Франции стало таково, что рассеяло все подозрения относительно себя. Королева Мария-Антуанетта, не самая проницательная женщина, но в силу этого именно и выражавшая в данном случае общее для Версаля мнение, писала 27 февраля 1781 года сестре в Вену: «Мне кажется, вы придаете слишком много значения масонству во Франции: оно далеко не играет у нас такой роли, как в других странах благодаря тому, что здесь все к нему принадлежат, и, таким образом, нам известно все, что там происходит. В чем же видите вы опасность? Я понимаю, что можно было бы опасаться распространения масонства, если бы это было тайным политическим сообществом, а ведь это общество существует только для благотворительности и для развлечения, там много едят, пьют, рассуждают и поют, а король говорит, что люди, которые поют и пьют, не могут быть заговорщиками. Также нельзя назвать масонов обществом убежденных безбожников, ибо я слышала, что там постоянно говорят о Боге, кроме того там раздают много милостыни, воспитывают детей бедных или умерших членов братства, выдают их дочерей замуж. Во всем этом я право не вижу ничего дурного. На днях принцесса де Ламбаль была избрана великой мастерицей одной ложи: она мне рассказывала, как там с ней мило обращались… Правда мне кажется, что можно бы делать добро без всяких таких церемоний, но ведь у каждого своя манера веселиться! Лишь бы делали добро, а остальное небезразлично ли нам?» Это мнение очень ценно, потому что оно широко распространено и поныне. Правда десятью годами позже, 17 августа 1790 года королева высказала в письме своему брату императору совершенно другую точку зрения: «Прощайте, дорогой брат, верьте нежной любви вашей несчастной сестры. Главное остерегайтесь всякого масонского сообщества: этим путем все здешние чудовища стремятся во всех странах к достижению одной и той же цели». Через два года она сложила свою поздновато поумневшую голову на эшафоте. Несколькими месяцами ранее была растерзана санкюлотской чернью ее подруга, великая мастерица принцесса де Ламбаль.
«Мягкий» масонский проект
Но результаты исследований талантливых и добросовестных историков, которых, увы, никогда не бывает много, позволяют увидеть то, что обычно погребается под гигантскими кучами лживых в силу тенденциозности измышлений. Понимание того, что революции в отличие от бунтов стихийными не бывают, заставляет их искать те силы, что сталкивают громаду революции под уклон. После того как она, вобрав в себя действующую вразнос народную стихию, набирает скорость и начинает давить всех, кто пытается ее притормозить, в том числе и тех, кто дал ей первый толчок, эти революционеры исчезают из поля зрения, убитые или изгнанные по воле новых вождей. Необходима свобода от пристрастий, продолжающих полыхать над курганом погребенной революции, чтобы извлечь их имена.
Так были извлечены имена «Конституционного Комитета» или «Комитета Тридцати» и десятка его руководителей, наметивших еще в 1788 году план революции, в соответствии с которым она и началась годом позже. Эти имена относятся к числу наиболее употребительных в первые два года революции и окончательно исчезают с кровавого августа 1792 года. «Собрания происходили у герцога де Ларошфуко и в домике герцога Алмонтского близ Версаля. Непосредственная разработка планов была поручена Адриену Дюпору, знатоку исторических революционных движений с древнейших времен. Им был составлен меморандум, которым он очертил характеры государств Европы, разобрал суть их политики и доказал, что ни одно из них не будет препятствовать готовящейся во Франции революции.
Для ее осуществления он предложил план, который уже давно был предметом его размышлений. Основные положения… те же, что были приняты в конституции 1791 года. После долгих прений Мирабо обратился к нему: «Но вы не указываете способов для выполнения столь широкого плана! — Вы правы, о способах я еще не говорил… Но раз вы одобряете весь мой план… ибо другого пути для… спасения отечества нет… только посредством террора можно встать во главе революции и управлять ею… Как бы нам ни было это противно, придется пожертвовать некоторыми известными особами… Он назвал «первой жертвой» Фулона, планируемого на пост министра финансов… затем на парижского градоначальника: «господин Бертье ненавидим всеми, его смерти нельзя препятствовать. Это запугает других «управителей» и они станут мягкими, как воск» Герцог Ларошфуко был поражен рассуждениями Дюпора, но, подобно прочим членам комитета, принял план и способы его выполнения. Инструкции, согласные этому плану были даны «комитету восстания», уже организованным с участием Дюпора. Вскоре были убиты Делоне, Флессель, Фулон и Бертье. Их головы, поднятые на копьях, были первыми трофеями «филантропического заговора». Эти сведения из «Истории революции» Бертрана де Моллевиля дополняются другими источниками.
«Крупные дворяне, герцог Ларошфуко — Лианкур, маркиз Лафайет, Маркиз Кондорсе и некоторые члены парламента (парижского): Адриен Дюпор, Эро де Сешель, Ле Пелетье де Сен-Фаржо, объединившись с такими банкирами, как Лаборд, адвокатами вроде Тарже, юристами и журналистами, как Бергасс, Лакретель, Серван и Вольней — эти люди возглавили движение. Эта партия была нацелена на совместную пропаганду… Каждый использовал свои личные связи. Таким же образом поступали и их корреспонденты в провинциях… Местом собраний стал ряд салонов, таких как салон мадам де Тессе… Журналисты же произносили свои речи в кафе…»
«Комитет собирался преимущественно в доме Адриена Дюпора, и говорят, что в него входили герцог Ларошфуко-Лианкур, Лафайет, Кондорсе, герцог Эгийон, Сийес и Талейран. Мирабо тоже посещал эти встречи. Комитет вдохновлял памфлеты (один из них памфлет аббата Сийеса «Что такое третье сословие?» стал настоящим манифестом для всей страны) разрабатывал образцы наказов будущим членам Генеральных Штатов, продвигал своих кандидатов и отправлял своих людей в провинции. Все, что позволяли государственные средства связи… исходило от этой группы».
Остается только добавить, что все без исключения из известных членов комитета были масонами, и сообщение де Моллевиля о том, что Мирабо еще до открытия Генеральных Штатов участвовал во многих тайных обществах. В своих беседах с господином Монморэном, а также с королем и королевой, Мирабо открыл им некоторые тайны, дающие ключ к важным событиям, до сих пор приписываемым случайностям. Так, своевременно предупредил он их, что система террора была уже разработана «филантропическою группой». Но мнения королевской семьи и всего двора о масонах еще не изменились и двурушничество Мирабо последствий не имело. Революция совершилась по намеченному плану, не встретив сколько-нибудь серьезного сопротивления. Через полтора месяца после открытия Генеральных Штатов депутаты третьего сословия провозглашают себя Национальным Собранием и спустя несколько дней отказывают в повиновении королю как выразители воли всего народа. 9 июля они объявляют себя уже Учредительным как намеревающимся изменить систему управления в стране. Спустя 4 дня они учреждают Национальную Гвардию как главную военную силу в Париже, а затем и во всей стране, и назначает на пост ее главнокомандующего маркиза Лафайета, одновременно назначив мэром Парижа астронома и масона Байи. На следующий день штурмуют пустую Бастилию. 30 июля учреждается Парижская Коммуна, в которую избираются 120 депутатов от 60 дистриктов столицы и они становятся правительством Парижа. 4 августа по предложению депутата виконта де Ноай, зятя и сподвижника Лафайета, поддержанному всем Учредительным Собранием, были отменены все феодальные привилегии в королевстве и установлено всеобщее гражданское равенство. 26 августа Собрание единогласно приняла Декларацию Прав человека и гражданина, написанную Лафайетом, руководствовавшегося при этом Джеферсоновским текстом «Декларации Независимости» от 4 июля 1776 г., которую он прочел сразу по прибытию в Америку годом позже и был воодушевлен ею на всю жизнь. Её он считал главным, из того, что сделал в жизни.
Но уже 5 октября успешное развитие спланированной революции было резко прервано революционным эксцессом совсем иного толка. Под проливным дождем громадные толпы женщин, матери голодающего Парижа, дети которых уже несколько дней не имеют ни крошки хлеба и ни капли молока, взламывают арсенал мэрии и вооружившись, чем было во главе с бывшей актрисой, нашедшей под стенами Бастилии свою новую роль — женского символа Революции, и с конным приставом мэрии, бросившим клич: «На Версаль!» под барабанный бой отправляются в поход. Ведь по Парижу последние дни распространяется слух, что от короля скрывают правду об отчаянным положении в столице. Надо привести его в Париж, чтоб он увидел все собственными глазами. И в то же время проскальзывают слухи о том, что король собирается бежать заграницу. К женскому воинству присоединяется множество санкюлотов, солдат и просто черни. По достижению Версаля к королю была отправлена делегация из 12 женщин, которую король принял, проявил сочувствие и обещал исправить положение в столице. Примиренные бунтовщицы переночевали в Версале, но рано утром у дворцовой ограды был спровоцирован инцидент, повлекший к вспышке дикого мятежа и захвату дворца толпой. Накануне Лафайет, продиктовав депеши в Версаль, вскочил было на коня, но тут же, около мэрии был окружен депутацией своих же гвардейцев, обратившихся к нему с поразительной просьбой: «Мы не считаем вас предателем, но … правительство предает нас… Мы не можем повернуть штыки против женщин, которые просят хлеба. Народ в нищете, источник зла в Версале, мы должны разыскать короля и доставить его в Париж. Если король слишком слаб, чтобы носить корону, пусть сложит её. Вы коронуете его сына, назовете Регентский совет, и все пойдет хорошо». Получалось, что Лафайету его подчиненные предлагали возглавить войска для поддержки бунта против короля, и у него главнокомандующего четырьмя миллионами национальных гвардейцев всей Франции не было в этой ситуации сил взять её под контроль. Но, сохраняя присутствие духа он поднимает 30 000 гвардейцев и отправляется в Версаль, чтобы там, окружив дворец, восстановить по возможности без кровопролития порядок. Он поспевает в самый критический момент и немедленно очищает дворец от бушующей в нем толпы, убившей пока лишь трех лейб-гвардейцев. Но двор вокруг дворца еще полон яростно рычащей толпой, требующей короля. Он выходит на балкон с Лафайетом и рычание сменяется криками «Да здравствует король!» Однако народ хочет видеть и ненавистную королеву, и Лафайет, которого ненавидит королева, убеждает её, что выйти надо. «Если я должна умереть, я готова умереть» говорит она и выходит с детьми. Отлично понимая, что происходит, Лафайет почтительно преклоняет перед ней колено и целует ей руку. Настроение толпы резко меняется и она кричит «Да здравствует королева!» Критический момент Лафайетом выигран, но отнюдь не ситуация в целом. Королевское семейство отправляется в Париж, в дворец Тюильри практически, как оказывается, под домашний арест. За ним следует и Национальное Собрание. С этого дня Лафайет утрачивает большую половину своих иллюзий. А через два года, поняв, что революция, которую планировал он с соратниками, безвозвратно проиграна, и народом овладела «рассуждающая сволочь» (как назовет предводителей якобинского «фаше» впоследствии Ипполит Тэн) он решительно уйдет в отставку.
Оказалось, что слова американской Декларации, принятые им за основу для написанной им Декларации: «Все люди сотворены равными и все они одарены Создателем некоторыми неотчуждаемыми правами, к числу которых принадлежат жизнь, свобода и стремление к счастью.» и «Правительство получает свою власть от управляемых. Право народа — изменить или низвергнуть его», хотя и были почти точной цитатой из «евангелия» Джона Локка и вошли в священный кодекс масонства, но очень мало что значат практически. Не имея четкого конкретного смысла они равно годятся для людей весьма различных убеждений. Что ж удивительного, ведь и Джефферсон, и Вашингтон, и большинство отцов-основателей Соединенных Штатов Америки, начиная с Франклина были масонами, также как и добрая половина членов кабинета короля Англии, не признававшие их республиканские идеалы. Равно как и масонство членов «Комитета «тридцати» оно, подобно всякому революционному обществу было прежде всего политическим, проникшимся влиянием баварского «просвещения» (иллюминатов). Ни Вашингтона, ни «усыновленного» им Лафайета не интересовали масонские мифы, но утопия Вейсгаупта о Мировой республике, которая возникнет после уничтожения религий, монархий и наций соблазнила их души. Соблазнила она и многих членов якобинского клуба первого состава, под кровлей которого встречались Лафайет, Барнав, Дюпор, Мирабо, Сийес, Кондорсе, братья Ламеты, Марат, Дантон, Демулен, Робеспьер, Фукье-Тенвиль и множество других, числящихся в героях революции, несмотря на то, что менее чем через год они оказались в разных лагерях. И следует заметить, что на души Робеспьера, Сен-Жюста, Кутона и иже с ними, утопия «иллюминатов» повлияла совершенно противоположным образом, нежели на членов «Конституционного комитета». Утопическая мечта Лафайета, воспринятая им от Руссо и оформленная Джефферсоновской декларацией, это мечта о «Правлении, основанном на моральной теории всеобщего мира, на неотъемлемых, наследственных правах человека… обещающем новую эру роду человеческому» (как она выражена в «Декларации прав»), полярно противоположна маниакальной утопии Робеспьера построения нового мира и нового человека посредством последовательного разоблачения и уничтожения всех врагов и предателей французского народа — избранной части рода человеческого и избравшего его Высшего Существа. Именно в этой якобинской матке («Матерью назвал Робеспьер свой клуб, породивший более трехсот ячеек в провинциях) наиболее четко обнаруживает себя порочное единство, объединяющее либерализм и фашизм, явленное менее отчетливо в других революциях. Центральная идея — это ставшая классической идея революционного мифа: уничтожить существующий порочный мир и создать новый непорочный. Переворот этот должен быть совершен руками праведных революционеров и с помощью некой Высшей Силы. С Высшей Силой (Бог, Высшее Существо, Диалектический процесс исторического Материализма и т.п.) праведный народ связан через Вождя. Так, подавив нарождающееся масонство справа и левеллеров с левого края, Кромвель создал первую фашизойдную диктатуру. Так, уничтожив масонов конституционалистов справа, а потом масонов кордельеров слева, Робеспьер дал жизнь (на год) первой вполне оформленной фашистской диктатуре. Так, свернувшие голову свергнувшему царя масонству Троцкий и Ленин, а потом уничтожившие левых большевиков Ленин и Сталин создали первое фашистское государство. При, казалось бы, смертельной вражде масонства и фашизма, главный их корень един: идея уничтожения мира, сотворенного Богом, и сотворения нового мира и нового человека. Заглянув в свою душу, мы, наверное, без большого труда можем убедиться, что нам очень бы хотелось войти в вечную жизнь, не расставаясь с теми радостями, с которыми не хочется расставаться и в этом мире, что делает нас как-то ближе масонам. А с другой стороны чувство ненависти по отношению ко множеству подлецов и мерзавцев, с которыми мы знакомы и о которых знаем, не покидает нас и заставляет нас желать, чтоб они навсегда исчезли из жизни и, даже более того, чтобы они вечно мучились в геене огненной. И тут мы уже дышим в затылки фашистам. На этих наших общечеловеческих и вековечных предрасположениях зазеленели Елисейские поля и заполыхали костры вечного ада. Нам противна мысль, что наши земные чувственные радости, исчезающие с возрастом даже здесь, не совместимы с вечностью преобразятся с нашими душами и телами. А мысль об аде, если мы вдруг задумываемся о нем всерьез, нас страшит. Если мы веруем в Единого Бога, то должны понимать, что вечен лишь Он и все и вся, кому и чему Он дает вечность. Представлять же себе, что Он дал вечность аду, где черти вечно жарят грешников, значит превращать себя в идиота, верящего в картинки, заказываемые для церквей попами, чтобы держать в страхе и повиновении своих прихожан и превращать своего Бога в вечного палача, подобие подземных богов язычников. На самом деле ад — это состояние души, вступающей в его предверие здесь на земле, после отказа от Бога. Это смерть души, которая оказывается в еще большей тоске и страхе после смерти его тела, но состояние это не вечно. Но в вечность его верит изменник Богу, живя в тоске об ушедших радостях и в нарастающем страхе смерти Борясь с порождениями собственных душ, живя, люди изгоняют их наружу и накладывают на тех, кого считают своими врагами. Этот чрезвычайно популярный в народе процесс экстериризации превратил всех масонов и фашистов в дьявольское отродье, в демонов, обладающих тайными нечистыми силами, направленными на порабощение всех людей. Нечто подобное, конечно, можно предположить относительно персон Сталина и Гитлера, Нерона и Адриана. Но массы, верующих в масонские и фашистские утопии, это все-таки обычные люди, во время тьмы последовавших за словами лжи, отвечающими их порокам и их мечтам. Суть либералистского и фашистского единства в объединяющей их лжи о Боге и человеке.
Исторической основой этого единства естественно является материальный прогресс, соединенный с демографическим. В истории он происходит по преимуществу в «доисторическую» эпоху, пока племена были невелики и разделены водоразделами и горами, а материальных продуктов их жизнедеятельности хватало только для существования. Это были тысячелетия естественного всеобщего мира и «материнского права», оставшиеся в памяти человечества как «золотой век» или эпоха первобытного коммунизма. Но и тогда «свобода, равенство и братство» были очень далеки от идеала, ставшего девизом масонства и либерализма Братство, конечно, ощущалось конкретней на биологическом уровне. На уровне рода — все дети одной праматери. Хотя на истории Авеля и Каина человечеству не трудно понять, что такое чрезвычайно распространенное в нем проявление инстинкта самоутверждения как зависть, увы, значительно сильнее братских уз. Равенства было значительно больше, чем во времена чрезвычайной правовой и материальной дифференциации, происшедшей при патриархате, но и при этом равенстве добыча между членами племени распределялась отнюдь не равным образом, а чуть подросшим детям оставались одни объедки, что было причиной высочайшей детской смертности в «золотом веке». Что же касается свободы, то при отсутствии ясного понимания, что это такое, и в нашей, достигшей кажется предела своего развития цивилизации, говорить об этом просто недостойно. О какой свободе может идти речь в эпоху главенства масонского либерализма на земле, когда более трети человечества закабалено в цепи беспросветной нищеты, половина живет в вечном страхе потери работы и средств к существованию, а благоденствующая элита — в вечном страхе перед призраками своего порождения — фашизма, таящегося и в социальных возмущениях теряющих надежду масс, в крысиной неуловимости террористических банд и в национальном радикализме людей с естественным чувством человеческого достоинства, доведенных до предела терпения идолопоклонством перед проституированными «правами человека» и хамской политкорректностью.
Таковы дегенеративные плоды человеческой воли, жаждущей обрести всемогущество отверженного ею Бога, и плоского скудоумия человеческого рационализма. Гнилые плоды «Просвещения», все еще служащие духовной пищей для мечтателей о рукотворном земном рае. Это служит и основой духовного единства масонского стремления к превращению человечества во вселенскую толпу потребителей, а фашистское — в потребляемых. Но един корень и един конечный плод. А что же остается для тех, кто осознанно и убеждено не возлагает никаких надежд на «улучшение обстановки» при завершении строительства «Вавилонской башни» нынешней мировой цивилизации, кто бы ее ни достраивал: «вольные каменщики» мировой биржи или «рыцари» фашистского храма?
Видимо то, что заключено в словах: «Да будет воля Твоя, как на небесах, так и на земле». В ней скрыто и наше прекрасное начало и наше без сравнения более прекрасное будущее. И наверное, нет ничего важнее, чем искренне стремиться понять Его волю о нас и не спутать со своей. Это очень нелегкая задача разобраться в сердце своем и очень трудно не поступить по-своему и вопреки Ему, когда желание затемняет разум. Нет сотворенного Им существа, в котором не был бы заключен дар от Него, его призвание, и нет для человека лучшего пути, чем жить этим даром. Но «если вы не верны в чужом, кто даст вам ваше?» — сказал Господь.
